- А, давай сходим на концерт... Во-от, сюда... хорошая программа, Гендель, Моцарт... Ой, ты, знаешь, будет уже холодно, но... – остальное предложение потонуло в звуках проезжающего в этот момент поезда, пассажиры которого уютно попивали принесённый проводником чай, покачиваясь в такт мерно набирающего обороты стука колёс, прокручивающихся в трении металла о металл, создающих некий жутковатый скрежал, чего не замечали сидящие в купе.
А следом на балкон упала, почти обрушилась ночная тишина, прерываемая светом звёзд и продолжившимся обсуждением:
- Не-ет, не надо, я на всю оставшуюся жизнь запомнила свой поход на Башмета… ты мне тогда билеты подарила на день рождения. Замёрзла, как собака, все наилучшие впечатления от посещения того концертного зала на открытом воздухе. И вообще, зачем надо было возводить сие заведение на берегу моря? У моря строят причалы, там встречают и провожают пароходы, а не слушают классическую музыку. Нет?
- А с кем это я туда ходила, ты не помнишь? Такая интересная женщина, я помню только во, что она была одета... - на этих словах Нина громко засмеялась, представив чёрную гипюровую блузочку и кожу в пупырышек, маячащую перед её глазами.
Да, в тот день или вечер было действительно не просто холодно. Ледяной ветер, доносящийся через высокую каменную ограду, охватывающий своим свистом редких зрителей, сидящих на деревянных скамейках, заставляющий их напрягать свой слух, дабы услышать что-то ещё помимо этих жутковатых морских завываний, окутывающих их какой-то не летней злобой, от чего они приходили в почти неистовство, выражающееся ознобом, а потом этими пупырышками везде, и на лице тоже.
А потом Нина даже вспомнила, как звали её ту спутницу, с которой они позже, почти обнявшись, спешили на маршрутку, чтобы поскорее покинуть неприветливый берег и добраться до тёплого дома, после того, как Юля спросила:
- А она не была из кинопроката? Но как ты с ней оказалась? Странно... - и продолжила изучать концертный репертуар, сидя в кресле, поджав под себя ноги и настойчиво глядя в дисплей компьютера.
В этот момент опять что-то заскрежетало, это готовилась пробить очередное точное время кукушка в часах, висящих над диваном, на котором расположилась Нина. Почти весь вечер она лениво переворачивалась с боку на бок, то накрываясь пушистым пледом, то скидывая его, то забрасывала одну ногу в чёрных лосинах на другую, потом опиралась на согнутый локоть и продолжала лежа-ать-лежа -ать и ничего не делать, а только периодически перекидываться словами с Юлей.
Вечер был какой-то необычайно спокойный и казался нескончаемым, как только что поезд, пробежавший по рельсам под окнами, потянувший длинный состав вагончиков вперёд в бесконечность.
Сёстры продолжили ночной разговор теперь уже под мерное дыхание огромного пса, такого же чёрного, как ночь на дворе, лежащего рядом и нахально храпящего всеми фибрами своей многострадальной души.
- А скажи мне, Юля, я не очень помню тот период нашей жизни, ты билеты для кого покупала, кому они предназначались?
- Нет, ну я пожертвовала собой ради Эльзы, дабы она составила тебе кампанию в походе на концерт. Но потом она слетела...
- Что значит «слетела»? – в недоумении поинтересовалась сестра и вновь приподнялась на локте, чтобы получше видеть собеседницу.
Та подняла глаза от экрана компьютера и задумалась… Но Нина в этот момент неожиданно для себя опять громко расхохоталась и глянула на сестру, пытаясь изобразить губами нечто, напоминающее слабую улыбку.
Каждый раз она приговаривала - А смотри, как это… - но дальше опять заливалась смехом, так и не сумев зафиксировать на лице желаемое. Наконец, ей удалось успокоиться и она на полном серьёзе, как только могла, произнесла:
- Скажи, а когда она вообще стала вот так улыбаться? – и вот, в этот момент на лице Нины играло что-то, что должно было напоминать ту мину, больше похожую, её же словами, на оскал голого черепа с пустыми круглыми дырами вместо глаз.
- Перестань, неприятно, честное слово…
- А что такого? Мы что, должны теперь всю жизнь плакать и рыдать из-за чьего – то идиотизма или неудавшейся жизни? – и она опять попыталась улыбнуться губами, изобразить тот череп, но не выдержала и вновь рассмеялась.
В этот момент как-то надрывно всплакнул чёрный пёсик, переместившийся с пола на диван поближе к хозяйке, ещё пару раз дёрнулся огромными лапами и замер, уткнувшись горячим спящим носом в мягкое плечо.
А Нина не унималась. И продолжила.
- Ты не знаешь, на похоронах она тоже с такой же улыбкой присутствовала?
- Ну, да, разве не помнишь, когда мужа не стало, на каждое напоминание его имени она начинала рыдать, ещё в той, своей французской шубке она была.
- Боже, ну, просто чёрная вдова. А может, она от радости плакала, просто никто не понял. От сознания, что, наконец, освободилась...
Юля всё же, наконец, нажала на кнопку «заказать» он-лайн билеты на концерт, отставила в сторону свой лэп-топ, ещё больше подобрав ноги, устроилась поуютнее в кресле и вплотную занялась воспоминаниями. Нина продолжала перекатываться на разложенном диване, утыкаясь то в подушки коричневого цвета, то в мохнатую сопящую собачью морду, поглядывая на сестру и посмеиваясь периодически на сказанное тою.
ЖЖЖ
Эдуард женился на Эльзе, когда той было девятнадцать, детей у них не было и быть не могло по причине не совершенства внутреннего устройства молодой женщины. Но всё остальное видно, устраивало мужчину, который был старше своей молодой супруги на десять лет. Собственно, ему всё было нормально в этой жизни. Мать его ещё с детства возвела на пьедестал эгоизма, и он просто наслаждался этой своей ролью. Ему не мешали бесконечные родственники его жены, находящиеся постоянно под боком. Когда надо было, он мог совершенно спокойно попросить удалиться из поля его зрения всех и свою мать с сестрой заодно тоже. В общем - то все у него были, как сказочная рыбка на посылках. Исполняли все его прихоти по первому его зову. Эльза не была исключением. Надо встать среди ночи и накрыть на стол, когда прибыл с друзьями с охоты... пожалуйста. Надо протянуть руку с той улыбкой его коллеге, которого терпеть не могла... тоже, туда же. А Эдуард захотел щёлкнуть на нужный ему канал телевизора, плевать ему, что тут еще кто-то в количестве нескольких человек смотрит фильм или передачу, нажал на кнопку на пульте и сидит себе кум королём. А у жены голова разболелась, то тоже потише радио с телевидением сделать не можем, не дозволено нам, вникать в чьи-то просьбы и проблемы, мы на пьедестале и давно, с малых лет, мамой вознесённые и там же оставленные на века и до смерти.
Вот, смерть и наступила однажды. И всё так же эгоистично оставил после себя Эдик кучу неразрешённых проблем, но главное, спину свою широкую забрал с собой в могилу. И не понятно было, от чего больше переживала и рыдала новоиспечённая вдова, то ли от того, что теперь со всем самой справляться надо будет, то ли от того, что услышанная фраза во время застолья со старым другом о том, что всё ещё может вернуться, но 95-й не дал воплотиться в жизнь сказанному, и ушел не только уважаемый и горячо любимый супруг, но и канул в лету статус жены при статусном муже.
Потому и плечи в той чёрной французской шубке совсем согнулись, содрогаясь во время похорон от рыданий.
А как же тут не рыдать. Давно закончилась трагедия, в ранг которой возвели периодические попадания Эльзы в больницы. Будто жила она, как на атомной бомбе. А на самом деле, после первого внедрения в брюшную полость в попытках восстановить несправедливость природы в надежде всё же на будущее потомство, образовалась грыжа, как обычно такое бывает. И многие годы вместо того, чтобы сразу сделать всё, как надо, зашить легатурный свищ, чтобы гной не сочился, протянули аж, до сорока её.
Но тут закончившиеся одни страдания Эльзы плавно перетекли в следующие.
Статусный муж по чести и совести отошёл от дел в девяностых, а потом и вовсе ушёл на тот свет.
А чёрная вдова во французской каракулевой шубке не только стала меньше ростом после того, как продала всё его наследие, дачу с машиной, поснимала с рук бриллианты, вспомнила, что никогда не ухаживала за собой, губы красила только, когда ходили на приёмы, надела на себя треники того же чёрного цвета, с отвисшими пузырями на коленях, нацепила страшного вида башмаки, а следом ту улыбку, что весь вечер пыталась изобразить Нина, очень напоминающую оскал мертвого человека, с истлевшей кожей на лице, с которой с упорством ненормального читала теперь книги, но видно, было это «Преступление и наказание» в обложке от Гиляровского с рассказами о Москве. Потому что всё так же улыбаясь, умудрилась затем наложить на себя руки, посчитав, что прожила неплохо эту жизнь, правда, нарубив напоследок немало дров.
Но больше всего запомнилась сестрам эта улыбка, означающая чёрти, что, но не силу и волю, однозначно, ибо, как сказала старшая на Юлин недоумённый вопрос : « Как она вообще, смогла покончить с собой?» - что для этого и сил не надо особых, попробовала бы дальше жить, преодолевая все трудности, оставшись без широкой спины. Хватило только на то, чтобы пафосно написать предсмертную записку и так же с шиком уйти, не попрощавшись на самом деле.
- И всё же никак не вспомню, на каком этапе у неё появилась эта улыбочка, в какой момент она переступила тонкую грань и стала чёрной вдовой? – задумчиво, уже без смеха произнесла Нина.
Но не только громко храпел пёс, спала улица под балконом, не стучал колёсами поезд, Юля тоже мирно посапывала в кресле.
Сестра ещё некоторое время с улыбкой наблюдала эту картину ночного беззвучного умиротворения. Потом тихонько встала с дивана, легонько потрепала младшую по плечу, сказав, что уже пора, завтра им на концерт, она же заказала билеты и проводила ту до её комнаты.
Прикрыв двери в тот сон, который уже копошился в душе теперь не только огромного чёрного пса, но и её младшей сестры, Нина, с минуту подумав о том, что нужны силы не только для того, чтобы жить при любом раскладе обстоятельств, но и на завтра, чтобы тоже не проспать и услышать и Генделя, и Моцарта... и не под свист и шум прибрежного холодного ветра, вернулась к себе.
Всё так же посмеиваясь, всё же вспоминая, что вызвало в ней эти эмоции, она вновь заворочалась на диване, устраиваясь поудобней, чтобы проспать до утра, натянув одеяло, накрывшее весь ночной город своей негой, до подбородка, она крепко заснула.
Ей не снилась, ни каракулевая шубка, ни чёрная вдова, ни даже Башмет, водящий смычком по струнам в ту непогоду, ей было хорошо и тепло. И мысли о том, что многое ещё предстоит ей сделать, о предстоящем дне… качали на волнах памяти её сонное сознание, то отпускающее, то уносящее в глубь веков происходящего ни с ней, а с кем-то, с тем, кто давно вошёл в историю и остался там навсегда, в совершенное преступление, потом понесённое наказание, затем описанное писателем и нами прочитанное и не забытое, но пережитое, что позволяет нам не ломаться, не углубляться, всё же отождествляться, но не уподобляться, и просто потом смеяться.
© Copyright:Полина Брунштейн, 2014
Свидетельство о публикации №214082700668